Художник рассказал, почему летний снег стал политикой
Сергей Катран – художник-исследователь, создатель тонких философских работ, которые показывались на ведущих арт-площадках – от московского «Винзавода» и музея «Царицыно» до петербургской Академии художеств и Русского музея и даже Венецианской биеннале. Его главные инструменты – научные открытия, креативное мышление и ирония.
Катран способен сделать видимым неосязаемое – сакральное. Он, например, превратил слово «искусство» в керамический объект. Создал 4-метровую скульптуру для обнимания со следами нежности инопланетных существ. Материализовал незримую темную материю в форме инсталляции из зеркально отполированных стальных шаров и пары носков. Он заставил снег идти летом и сделал чайный гриб активным участником арт-сцены (причем, за годы художественной практики гриб менял не только имена, но пол). О том, как каждый может стать настоящим художником, мы побеседовали с Сергеем Катраном, который доказал это на собственном опыте.
– Фамилия Катран – звучит как арт-манифест. Есть такая колючая акула, но слово «катран» имеет массу других значений. Какое ближе тебе? Ассоциируешь себя с каким из них?
– Помимо акулы катран (Squalus acanthias на латыне), которую еще называют морской собакой, есть, например, растение семейства крестоцветных – Катран татарский. Оно произрастает в украинских степях. А я родом из города Никополь, что в Днепропетровской области, рядом с Запорожьем и Кривым Рогом. Это степная зона. Есть украинская народная песня, где упоминается это растение, а оно как перекати поле.
Осенью, когда в степи дует сильный ветер, катран срывается с корнем и катится по полям. Вообще на моей малой родине много интересных фамилий, они напитаны временем как чернозем: со мной в одном классе учились Чепинога, Калина, Беженар, Сухобок, Калибирда.
Есть еще персидский поэт, живший в XIII веке. Мне лестно думать, что мы возможно генетически связаны, потому что я тоже пишу стихи. А по-болгарски «катран» – это смола или деготь. Но я не ассоциируя себя ни с каким из этих значений. Я отдельная уникальная личность, которая живет здесь и сейчас и продолжает искать альтернативные формы концепта, чтобы человечество могло ими воспользоваться в мирных целях.
Впрочем, я все время сталкиваюсь со своей фамилией. Недавно ездил в отпуск в Турцию, и вдруг оказалось, что побережье, где мы отдыхали с семьей называется Катранчи. Что-то кармическое в этом есть.
– Ты окончил пединститут в Кривом Роге и должен был стать учителем биологии и химии. Вместо этого – в одночасье – превратился в современного художника. Говорят, все идет из детства. Было ли в твоем что-то такое, что впоследствии в зрелом возрасте привело в искусство?
– Конечно. Как раз в детстве ты чувствуешь органически, что можешь стать художником, а вот представить, что станешь учителем химии и биологии, не можешь. С малых лет я ощущал себя творческой личностью. Но потом судьба привела в Криворожский государственный педагогический институт. Правда, по профессии толком не работал. Только на практике, когда был еще студентом. Мне не понравилось преподавание. Я пришел в родную школу к своего любимому учителю Елене Александровне, которая стала директором нашей школы номер 19 в Никополе, и понял – это не мое.
Но уже в школе я писал стихи, а в институте поэзия стала моим вторым «Я». Студентом я ходил в клуб творческой молодежи, дружил с музыкантами из группы «Уличные баррикады». У нас была творческая тусовка, то есть рядом были люди, которые могли послушать мои стихи и оценить. У нас было принято перед встречей прочитать какую-то книгу, чтобы потом обсуждать. На меня тогда сильно повлияли философы и писатели Жан Поль Сартр, Альбер Камю, обэриуты, Даниил Хармс, Александр Введенский, Николай Заболоцкий. Время было переломное, авангардное – 1987-1992. Время экспериментов.
– С искусством соприкасался тогда? Понимал, что есть что-то иное, кроме холста- масла?
– Само собой, но все-таки тусовка была музыкально-литературная. Поэзия была для меня практикой погружения в абсурд и эксперимент. Произвольной программой, параллельно которой я выполнял обязательную – изучал химию и биологию.
– Потом ты уехал в Москву, где стал предпринимателем, 20 лет занимался бизнесом. А в 39 лет, бросил все и ушел в искусство, не имея специального образования. Что перевернуло?
– Предпринимательская деятельность интересна. Но тот уровень креатива, который есть во мне, я там не мог применить. В какой-то момент я почувствовал, что тянуть дальше некуда, потому что жизнь проходит, а потенциал быть художником имеется с избытком.
Все это время я писал стихи. «В стол», без всякой надежды на публикацию и признание. Вообще поэзию я воспринимаю как духи. Это эссенция чего-то ценного, редкость, диковина. Но мне было мало писать.
Ещё в институте я начал задумываться о природе восприятия. Я пришёл к тому, что визуальное искусство сильнее лингвистического, хотя бы потому, что восприятие через зрение первично. К слову уже привязана какая-то кодировка. С детства нас учат – «это называется стул, на нем сидят, это стол, за ним едят». Но можно было бы «стул» назвать как-то иначе, и он не потерял бы своего назначения. Поэзия – это перевод эмоций и мыслей в слова, с последующим переводом слов в эмоции и мысли. Искусство, с некоторыми оговорками и поправками на «ветер» – это чистая эмоция, не нуждающаяся в переводе, по крайней мере для меня.
– Что стало твоим первым произведением?
– Первая работа, которая была показана в Дарвиновском музее и оценена коллегами-художниками, а признание очень важно в профессиональной среде, называлась «Matris Primogenitus». Она демонстрировалась на выставке «Происхождение Дарвина» в 2010 году.
Это работа состояла из семи банок – от маленькой 50 миллилитров к большой 5 литров. Внутри каждой – заготовка матрешки в этиловом спирте. Они напоминают заспиртованные образцы биоматериала, вроде зародышей или животных, которые биологи хранят лабораториях. Нераскрашенная матрешка в этиловом спирте приобрела особый цвет, казалось, что там и правда находится тело.
Мифология такая: перед вами коллекция биологического вида Matris Primogenitus, что переводится с латыни как мать первородная, и от него произошли все животные на Земле. Каждый экспонат очень редкий, их, якобы, собрал сам Чарльз Дарвин, но не успел написать труд про этот важнейший вид.
Это альтернативная история дарвинизма.
– Это ирония по поводу сомнений вокруг теории Дарвина?
– Дарвина, действительно, много критикуют. Лично я согласен с ним, но с некоторыми оговорками. Считается, например, что важный двигатель эволюции – борьба видов. На самом деле все сложнее. Существуют организмы — симбионты, которые не борются друг с другом, а дружат.
А вот вам пример, когда симбиоз перерос в ходе эволюции во что-то большее. Митохондрия находится в каждой клетке животных. Когда-то это был отдельный организм-симбионт. Однако со временем клетка эволюционировала и превратилась в живой орган внутри клетки хозяина, выполняя какие-то полезные функции, митохондрия осталась в ней жить. Теория Дарвина – базовый труд, биологи его сильно развили за сто лет. Я же рисую альтернативную историю, давая понять, что мы еще не все знаем о нашем происхождении и происхождении жизни на нашей планете.
– Потом ты увлекся царством грибов, которая стала особой главой творческой биографии. С чего все началось?
– Сначала появились грибы Фибоначчи. В Дарвиновском музее я познакомился с художником и математиком Александром Панкиным, которому моя работа «Matris» понравилась по той причине, что его интересуют математические ряды и важнейшие открытия в математике и искусстве. Ведь банки с матрешками были выстроены в математический ряд – от маленькой к большой.
Благодаря Панкину проект получил еще одно прочтение, что важно, ведь один из важных критериев искусства – то, что оно может иметь бесконечное количество метафор. Если оно прямолинейно, то ищи подвох – это уже не искусство. Так я заинтересовался творчеством Панкина и под его влиянием сделал «Грибы Фибоначчи».
Александр Федорович работал с золотым сечением, которое напрямую связано с биофизикой и физиологией человека. Восприятие устроено таким образом, что мы считываем эти ряды как гармоничные подобия. К тому же мы постоянно сталкиваемся в природе с числом Фибоначчи и золотым сечением.
Я сделал серию скульптур в виде голубых грибов, напоминающих, трутовики, которые обычно растут на деревьях, а я их «вырастил» на стене галереи. Внизу – самый маленький 10 см, следующий, выше, 20, 30, 50, 80. Они росли в прогрессии и на 6-м порядке трутовик достигал размера 1,2 метра. Если ряд продолжать, то он быстро развивается до размеров земного шара. Это впечатляет!
Представьте, зернышко на одной клетке шахматного поля, два зернышка на другом, четыре на третьем – в 64-м порядке не найдется столько зерна на планете, чтобы заполнить клеточку. Это известный математический парадокс.
Мне интересно было подружить биологию, математику и искусство. Сейчас эта инсталляция экспонируются в Галерее А3 на выставке «Число как образ», которую организовали Виталий Пацюков и Илья Вольнов. Вообще грибы интересовали меня еще со студенческой скамьи. Это отдельное царство, наименее исследованное наукой. Грибы могут быть микроскопическими и очень большими. Грибницы – своего рода модель децентрализованного общества. Грибы живут под землей, а наземная часть служит для размножения, как цветок у растения. Иногда грибы растут кольцами, их называют «ведьмины кольца».
– То есть в грибном царстве работают математические законы?
– Да. Представь Большой взрыв: от маленькой точки разлетаются планеты, которые остаются связаны между собой. Так же у грибов. Думаю, грибы наделены альтернативным интеллектом. Они разрастаются по своим схемам и стратегиям.
– Как у тебя появился чайный гриб Достоевский? Он, по-твоему, тоже наделен интеллектом?
– Однажды я был в гостях у художника Александра Петлюры. Мы пили чай, и он предложил мне комбучу – это международное название чайного гриба. Он дал попробовать – оказалось, это божественный напиток. Знаешь, упоминания о чайном грибе встречаются в китайских трактатах, написанных 5 тысяч лет назад.
– В советское время у многих были чайные грибы. А в твоем детстве был?
– Нет. Я слышал, но не пробовал. Комбуча – это симбиоз грибов и бактерий, которые не могут друг без друга жить. Это похоже на брожение – биохимический процесс такой же. Они едят глюкозу и, вероятно, аминокислоты. Я потом делал эксперименты: давал сахар и воду, но гриб не развивался. Как только добавляешь чай, он начинает бодро расти.
Петлюра сказал, что у этого гриба прекрасная биография – он участвовал во многих арт-событиях и богемных вечеринках. Петлюра привез его контрабандой из Америки, где ему подарил комбучу галерист по имени Моисей из Нью-Йорка.
Я взял чайный гриб, чтобы пить. Он показался мне похожим на Достоевского, и я его так и назвал, с благословения Петлюры. Поставил гриб у телевизора на кухне, а через месяц меня позвали на выставку мейл-арта. Надо было придумать письмо. Тогда я взял выдержку из письма Солженицына, где рассказывается история девушки, к которой пришли энкавэдэшники с обыском и нашли ее интимный дневник.
Я выставил чайный гриб вместе с этим текстом, как будто комбуча и был этим дневником юной подследственной, интимным письмом, которое нельзя никому показывать никому. Так Комбуча Достоевский стал произведением искусства. Однако на следующей выставке, где появился чайный гриб Достоевский, оказалось, что он имеет свою волю и художественные амбиции.
– Как ты это понял?
– Нас с чайным грибом пригласили на выставку «Облака», которая проходила в рамках Московской биеннале. Это было объединение группы художников под названием «Бестиарий». Проект занял зал маленького театра на «Фабрике»: в зрительном зале «сидели» чайные грибы (около 300 банок) и смотрели на экран, где показывали первозданную природу одного из заповедников России. После той выставки никто не сомневался, что чайный гриб-художник – важный персонаж арт-сцены. Тогда он получил новое имя – Большое Семейство Чайного Гриба Комбуча Достоевский.
– О чем этот проект, какова концепция?
– О том, что идея антропоцентризма, где человек – венец природы, не состоятельна. Не все в этом мире зависит от нас. Идея, существующая с эпохи Возрождения, теперь потерпела крах. На Земле появились проблемы, виной которым человек, и он не может справиться с ними самостоятельно.
– Как с коронавирусом?
– В том числе. Мы переходим к модели биоцентризма, где все существа равны, будь то человек, леопард, моллюск или гриб. И художник может быть грибом. Но как, если у него нет рук и ног? А просто: я его выпиваю, он попадает в мой кишечник, где и так живут там 3-4 килограмма бактерий и грибов, которые помогают перевариванию пищи. Научный факт: если бактериям в нашем кишечнике плохо, то они выделяют какие-то вещества и у нас портится настроение и болит живот. Я подозреваю, что чайный гриб продолжает жить во мне совместно с другими бактериями и управляет мной, заставляет вписывать его в выставки, заниматься его проектами, вести его сайт.
– Сколько выставок было у гриба Достоевского?
– Более десяти. Но дело даже не в количестве. Он выступал на самых знаковых проектах, таких, как Московская биеннале или «Киберфест» в петербургской Академии художеств. В 2019 году Большое Семейства Чайного Гриба Комбуча Достоевский стал хозяином минской резиденции в пространстве арт-кластера ОК 16. За время его пребывания в резиденции приняло участие около 20 художников из разных стран мира.
– На последней выставке чайного гриба он превратился в девушку по имени Опёника. Как так?
– Гриб – существо бесполое. Он размножается спорами или вегетативно. Но, поскольку он давно вращается в художественных кругах и одновременно живет во мне, то он сообщил мне, что хочет поменять пол и стать девушкой Опёникой. Это имя пришло к нам с еще одним художником Эльдаром Ганеевым. Он предложил имя, а я ответил – хорошее. Но моими устами говорил гриб. Иногда я в корне с ним не согласен, но отвечаю «да».
Видимо, чайный гриб стал решил стать антропоморфом, то есть стать похожим на человека. И, наверное, решил, что самые прекрасные из людей – это девушки. Это романтический порыв. Так чайный гриб поменял свою идентичность и трансформировался в Опёнику.
– Сколько у тебя чайных грибов дома? Ты с ними говоришь, как, например, многие говорят со своими кошками и собаками?
– Чайный гриб – не мое домашнее животное. У меня есть кошка – это питомец. А с чайным грибом у меня более интимные отношения. Каждый день я выпиваю эту живую культуру, и она является частью моей пищеварительной системы, частью меня.
– Ты автор многих арт-объектов и инсталляций. Все их создал чайный гриб?
– Нет. У Опёники, художника и гриба, есть четкая фокусировка на себе. Например, Катя Бочавар предлагает сделать выставку в галерее «Граунд Солянка» о жизни на Земле, и я почему-то сразу вспоминаю Опёнику. Так я понимаю, что она хочет участвовать в проекте. Тогда я говорю: здесь я ассистент, а вот Опёника и у нее есть готовая работа – она сама.
– Один из самых фантастических твоих проектов «Политика снега» – он тоже стал многосерийным. Прошлым летом ты заполнил целый дворец искусственным снегом, где располагались копии античных скульптур. Зрители и шедевры купались в снеге, но это была не просто игра, а целая политика. Фантазия о снежном государстве со своим сводом законом, символикой и правилами жизни. Нет ли в этом аллегории реальной политики в России в наши дни?
– Конечно, есть. Мы видим, как наша страна погружается в какую-то другую реальность. Я хорошо помню советское время с его бюрократией и двоемыслием, помню 90-е, когда все это упразднилось и пришла невероятная свобода. Казалось, что она навсегда, но нет… Принимаются неполезные для гражданского общества законы, кого-то упекают в тюрьму за иные политические взгляды. Это можно назвать политикой охлаждения.
– То есть политика везде – даже снег превращается в политику. Может, стоит создать арт-сериал – «Политика дождя», «Политика травы», «Политика снов», «Политика любви», «Политика времени» и тому подобное?
– Может быть, посмотрим. У известного искусствоведа Бориса Гройса есть книга «Политика Этики», где он пишет о «новой природе». В качестве эпиграфа для своего проекта я выбрал цитату из Гройса как раз о снеге, где говорится, что природное явление – и есть настоящее искусство. Когда я активно занимался подготовкой выставки в Царицыно, то нашел этот текст, который легко и правильно лег на мифологию проекта. Там больше речь об искусстве, чем о политике. Сейчас критическая мысль постоянно меняет критерии существования искусства. Гройс доводит до радикализма и говорит, что ничто произведенное человеком не может являться произведением искусства. Напротив, произведением искусства является ураган, дождь, снег, любое природное явление. Я воплотил эту идею в реальный проект.
– Где тогда граница между искусством и не искусством? И кто такой художник? Раньше было все понятно. Художником считался человек, который получил специальное образование и умеет рисовать, условно говоря, как Левитан. Сегодня не обязательно рисовать, искусство – это идея, воплощенная в форме, причем, не обязательно лично художником. Он может нанять, допустим, сварщика, который воплотит эскиз в металле. Ты доказываешь обратное?
– Да. Помнишь выражение Йозефа Бойса: «Каждый человек – художник»? Я бы продолжил: каждый человек – художник, просто не знает об этом. Вспомним работы Джексона Поллока. Многие говорят: мой ребенок так тоже сможет. Так ведь в том и дело! Потому что ребенок помнит самого себя. А взрослый дворник забывает. Вернуться к себе – это целая история. Можно всю жизнь жить и так и не проснуться. Находиться в некой комфортной ситуации теплой среды, думая, что у тебя нет выбора. Важно не забыть родиться: уйти от конформизма и понять, зачем ты пришел на эту Землю. Наверное, не для того, чтобы писать накладные или мести двор. Понятно, что каждому по способностям, у всех разный уровень креатива.
– То есть если завтра дворник поставит метлу вверх ногами и скажет, что это произведение искусства, то так оно и есть?
– Да.
– Но разве это не нивелирует искусство?
– Нет. Это улучшает его. Когда этому дворнику было три года, он, наверное, рисовал на бумаге, а потом это куда-то улетучилось. Потом он вырос и как-то стал дворником, может быть, жизнь заставила, например, приехал из Таджикистана на заработки. А так он потенциальный художник. То есть художник – это тот, кто заявил, что он художник, а произведение искусство – то, что заявлено как произведение. Но просто заявить недостаточно. Вспомним Марселя Дюшана и его «Фонтан». Он разместил готовый объект, да еще и писсуар, на выставке на территории музея. С этого момента начался спор, который теперь уже упразднен. Всем ясно, что то, что оказывается в музее на выставочной территории является искусством.
– Знаешь эту бородатую шутку: китайская туристка уронила очки в музее, а ее соотечественники бросились их фотографировать, думая, что это инсталляция?
– Художники через собственный опыт вносят в искусство что-то новое. Сегодня есть замечательные художники, которые работают на территории классического искусства. Они развивают свои работы в этой многократно открытой и переоткрытой тесноте, пытаются найти свое слово, и у кого-то получается. А кто-то находится в авангарде и придумывает ходы для развития искусства.
Чем больше будет художников, тем среда будет более конкурентоспособна и богата. Тут как в природе – чем больше видового разнообразия, тем богаче и интереснее становится сама жизнь.
Одна из важных задач искусства – привносить альтернативные модели реальности. Это помогает вырваться из замкнутого круга. Ты предлагаешь модель, и потом все больше людей понимают ее ценность. Уверен, что в ближайшие 10-20 лет такие профессии, как бухгалтер, водитель, дворник, грузчик, исчезнут. Придумают роботов, нам предложат какую-то альтернативу. Когда мы будем предоставлены сами себе, то сможем воплотить любое свое желание в жизнь.
Творчество в природе человека, в большей или меньшей степени оно проявляется в каждой натуре. У меня есть друг, которые конструирует необычные гитары. Это не художественная работа, но творческий креатив. Через какое-то время, когда отпадет необходимость тяжелого труда, многие люди получат возможность заниматься творчеством. Когда рутинные профессии исчезнут, останутся только креативные.
– Хорошая перспектива.
