Владимир Панков предложил свою версию «Ревизора»: максимум классики, минимум осовременивания Поделиться
Владимир Панков решил поймать в «Мастерской «12» Никиты Михалкова» вайбы старинного «нафталинного» театра, разместив на авансцене суфлерскую будку, устроив «свечное» освещение и позволив себе как режиссеру лишь малую степень осовременивания вкупе с «бережным отношением к тексту Николая Васильевича». Но иначе поступать, обращаясь к классическому репертуару, пожалуй, и не стоит.
тестовый баннер под заглавное изображение
В рейтинге самых популярных пьес в театрах Москвы «Ревизор» занимает шестое место, в «десятке самых важных русских пьес» — четвертое, но рейтинги, если они не опираются на статистику посещаемости театров, это всегда вкусовщина. Обращаясь к «главной комедии русской сцены», режиссер не стремился сделать ее «Ревизором» Панкова — текст на 99% (или даже на 100%) остался гоголевским, другое дело, что в отдельных местах он оказывается современным, но таково главное качество классики.
Вот и исполнитель главной роли Сергей Гармаш во время пресс-подхода перед премьерой назвал образ Антона Антоновича Сквозник-Дмухановского «социальным типом вне времени», мол, большое количество реплик Городничего и сегодня звучит из уст чиновников и министров.
Кто ж спорит? Когда Гармаш произносил со сцены бессмертный монолог:
— Жаловаться? А кто тебе помог сплутовать, когда ты строил мост и написал дерева на двадцать тысяч, тогда как его и на сто рублей не было? Я помог тебе, козлиная борода! Ты позабыл это? Я, показавши это на тебя, мог бы тебя также спровадить в Сибирь…
…Каждому, я повторю — каждому вспоминались уголовные дела о хищениях при строительстве фортификационных сооружений в Курской области. Гармаш-Городничий не говорил, он раздавал сидящим в зале оплеухи, как бы спрашивая: «Ты украл?», «А может, ты?»
Такого «Ревизора» нужно было ставить сейчас, во время СВО и одновременно в период невиданной с 1991 года борьбы с коррупцией. И я только утвердился в своей догадке, что режиссер преследовал в первую очередь антикоррупционные, а не эстетические цели, когда вместо «немой сцены» в конце опустили «занавес-зеркало», отразивший зрителей.
По факту «немая сцена» в гоголевском смысле была тоже. Но ее сделали там, где она расположена в тексте пьесы, в самом начале, когда Рассказчик (непосредственный голос автора в действе), сыгранный заслуженным артистом России Владимиром Суворовым, произносил «замечания для господ актеров», а весь женский состав спектакля будто репетировал коллективный «звук изумления, будто из одной груди».
То, что главным был герой Гармаша, — несомненно, хотя вместе с ним на сцену выходили сплошь звезды, например жену Городничего сыграла Елена Яковлева («Каменская»), Артемия Землянику — Сергей Степанченко, Ляпкина-Тяпкина — Иван Агапов.
Сергей Леонидович, кстати, буквально через пару дней после представления публике версии «Ревизора» от Панкова оказался на вечере памяти Валентина Гафта (игравшего в 1983 году Городничего в «Современнике»), где признался, что ловит себя на мысли, что не один и не два раза говорит в спектакле как Валентин Иосифович, с его интонацией.
«Я не могу быть Гафтом, но я все время думал о нем и хотел сыграть так, как играл и понимал эту роль он», — сказал Гармаш в здании театра на Чистопрудном бульваре, будто замыкая исторический круг.
Вообще немало коннотаций возникли в связи с этим послесловием и вышеупомянутым «предисловием», потому что Панкову и Гармашу журналисты на пресс-подходе задавали просто идиотские вопросы.
Например, уважаемые коллеги из других СМИ спросили режиссера, не продиктовано ли родственными связями обилие «людей с одной фамилией» в составе спектакля.
Представим себе человека, мыслящего о том, что исторические театры открывались «Ревизором», и вот теперь молодому театру Михалкова нужно взять именно это наименование в репертуар, и тут ему намекают на «междусобойчик».
В ответ на вопрос об «обилии родственников» Панков предложил сначала посмотреть спектакль.
И, казалось бы, этот ларчик открывается до боли просто: образ Хлестакова воплощают на сцене братья-близнецы, выпускники ГИТИСа Данила и Павел Рассомахины (те самые юноши-билбои, тягавшие чемоданы в сериале «Отель Элеон»), а дочь Городничего Марью Антоновну играют сестры-близняшки Полина и Галина Медведевы.
Зачем понадобился такой каст — пояснить несложно. Одной из ходовых «фишек» постановки стали «невыполнимые трюки», когда Хлестаков скрывается в одном краю сцены и тут же появляется с противоположного или когда Марья Антоновна за доли секунды переносится на первый со второго этажа декорации, изображающей богатый чиновничий дом, что физически невозможно сделать одному актеру.
О главном «эпик фейле» общения с прессой можно было и промолчать, но журналистка, видимо, совсем юная, пытаясь заставить Панкова «пояснить за кастинг», реально вопрошала, почему именно Гармаша взяли на главную роль.
«Кто играл Городничего у Галины Волчек?» — переспросил Панков.
Журналистка не знала.
Как говорится, занавес.
При этом нельзя сказать, что тут два мира встретились — некий заумно-академический стариковский и молодежный. Ибо в «Ревизоре» даже мемам место нашлось: когда Хлестаков «мутит» с Анной Андреевной, он произносит реплику «я готов просить у вас на коленях» и запрыгивает к даме на колени, вместо того чтобы опуститься на колени перед ней. Естественно, такая игра слов вызывает смех.
«Приращение смыслов» у Панкова происходит зачастую за счет таких деталей. Он делает слугу Мишку, который бегает с поручениями к купцам перед переездом таинственного гостя в дом Городничего, карикатурным ярмарочным Медведем. Медведь притягивает за собой цыган с гитарами и песнями (в тексте пьесы их нет, но это как в игре «Ассоциации» — одно тянет за собой другое). В финале оказывается, что настоящий Ревизор скрывался внутри ростовой куклы, изображающей дрессированного зверя. Вольность — да, но минимальная и вписывающаяся в рамки гоголевской правды.
Несколько точечных осовремениваний создатели постановки позволили себе, например, когда сделали «парного» Хлестакова этаким питерским метросексуалом, примерно таким, каким был кавээнщик Александр Гудков, приехавший в «захолустье» в качестве фейкового «нового мэра из Москвы».
Но у братьев Россомахиных Хлестаков не только пародийно капризен, как житель «зажравшейся» столицы. «Я не могу это есть, что ты принес»? (комментирует со специфической интонацией артист — кто из двоих, неведомо — отпущенную хозяином гостиницы в долг трапезу.)
Он еще и буквально безволен — особенно в сцене, где слуга Осип укладывает его в кровать, поворачивая голову набок, как парализованному, словно Стивену Хокингу. То есть парни, удивившие публику пластичностью, выносливостью и азартом игры, идеально поняли и претворили в воплощение образа представление о «вырождающемся дворянстве», представитель которого ничего не может делать сам. И это «вырождение» не было бы столь очевидным, если бы слугу Хлестакова не играл «пролетарский» Петр Маркин. Актер с мощным голосом (ему бы с амвона греметь «Анафему» или «Вонмем»), выдающимся телосложением и огромными красивыми ручищами, которые Шадр посчитал бы за честь нарисовать или изваять.
Делаем вывод, что мы имеем дело с трактовкой «Ревизора» в духе советского литературоведения, то есть дважды классической, полной противоположностью «Гогольиллиады» Игоря Миркурбанова, осуществленной в «Ленкоме» и созданной вроде бы на том же материале.
Единственный явный анахронизм — отъезд Ивана Александровича Хлестакова, который зацепился за люстру и улетел под мелодию песни «До свиданья, наш ласковый Миша».
А, пожалуй, самой смелой театральной отсылкой следует признать длинный стол, за которым ведет прием Городничий (намек на стол в Кремле, который служит лидерам России с 90-х, но на длину которого почему-то обратили внимание во время пандемии, выдумав миф, что «Путин боится ковида»). Также имя президента можно «расслышать» в диалоге, где обсуждаются знаки отличия времен Российской империи:
— А мне нравится «Владимир» (речь об ордене).
— Мне тоже больше нравится Владимир (смех в зале).
И последнее. «Ревизор» 2025 года можно смело награждать премией «за самую целомудренную постельную сцену в истории». Хлестаков явно переспал с Марьей Антоновной, но передали это через стягивание туда-сюда платочка с шеи девушки, где вместо стонов было возмущенное «ах-ах». Сорвав платок, Хлестаков теряет внимание к партнерше, утомленно лежит на спине, заложив руку за голову, и просит дать ему отдохнуть (остается только закурить, но нас дети смотрят). Обнажения — ноль. Пошлости — ноль. Но все всё поняли. Можно же так, господа режиссеры, а?
