Исследователь творчества режиссера Ольга Суркова поразмышляла, каким бы он был в 90 Поделиться
4 апреля самому известному в мире российскому кинорежиссеру Андрею Тарковскому, снявшему «Зеркало», «Андрея Рублева», «Солярис», Сталкер». «Ностальгию», исполнилось бы 90 лет. Он прожил всего 54 года и скончался в Париже после тяжелого заболевания. О том, как могла бы сложиться его жизнь в эмиграции или России, мы поговорили с исследователем творчества Тарковского Ольгой Сурковой.
Ольга Суркова студенткой оказалась на съемочной площадке у Тарковского, а потом написала несколько книг о нем в России и Нидерландах, где много лет живет. Это не только научные работы, но и живые рассказы о жизни выдающегося режиссера. Своим авторским трудом «Тарковский. Так далеко, так близко» Ольга решила «завершить свои взаимоотношения с Тарковским».
— Тарковский умер в 54 года. Чем могли стать его последующие годы, будь он жив?
— Не знаю, к чему бы его привела жизнь. В то время, когда он умирал, началась перестройка, и его приглашали вернуться в Москву. В разговоры о том, что все мечтали с ним делать картины, не верю. Знаю, с каким трудом создавалось «Жертвоприношение». Точно уже не помню, но, кажется, японцы отказались участвовать в картине. В драматический момент ее подхватила старейшая французская компания Gaumont. Если бы этого не произошло, картина могла остановиться. Шведский киноинститут все время просил Андрея сократить фильм, а он отвечал: «Вы хотите вообще фильм или фильм Тарковского?». Думаю, что его судьба не сложилась бы так замечательно, если бы не безвременная кончина. Имели бы его картины такой же успех? «Жертвоприношение» и «Ностальгия» не стали коммерчески успешными. А когда Андрей умер, все приобрело другие краски. Его смерть помогла ему. Вернись он в 90-е в Россию, что было бы с финансированием его картин? Не очевидно, что он был бы все более великим. При всей любви к «Ностальгии» считаю, что его фильмы, снятые на Западе, были слабее тех, что сделаны им в России. Но это только для него. Не говорю, что это плохие картины. Я была первым человеком, которому Андрей прочитал сценарий «Жертвоприношения». Считаю, что ему нужен был сценарист. Он сам говорил, что раскрывается только в диалоге. В «Жертвоприношении» огромное количество текста, который все объясняет. А у Андрея всегда визуальная сторона гораздо сильнее.
— Как в сегодняшнем контексте звучат ваши разговоры с Тарковским? Что нового вы предложите его поклонникам в своей книге?
— Я собрала все, что было мною сделано помимо «Дневника пионерки» за 18 лет, когда я работала с Тарковским, наблюдала его жизнь, смотрела его картины, записывала все, что можно было записать. Я написала две большие статьи об Ингмаре Бергмане и Тарковском. Имя Тарковского стало классическим в мировом кинематографе и искусстве в целом, неким брендом. Моя книга носит документальный характер, обозначает Тарковского в том живом восприятии исторической личности, которую после меня, очевидно, никто больше не изобразит. Некоторые люди говорят, что прочитав мои воспоминания, словно пообщались с живым Тарковским.
Бергман, недавно отметивший 100-летие, всегда был моим вторым героем. В свое время я писала диссертацию о шведском кино, где ему посвящена большая глава. В «Зеркале» и особенно последних картинах Андрея есть соревновательный момент с Бергманом. Судьба приведет его в Швецию, где он будет снимать на острове, рядом с Фарё, где жил Бергман. И они не решатся встретиться, даже столкнувшись в университетском коридоре. Бергман был поражен «Андреем Рублевым» и в то же время есть записи его неприятия Тарковского. Андрей тоже восставал против Бергмана, но одновременно будто соревновался с ним. Все его последние интервью со мной так или иначе связаны с этим. Когда Андрей делал «Сталкера», он полемизировал с Бергманом, полагая, что его отношение к людям недостаточно гуманно, а потому не рождает необходимого зрителю катарсиса. Бергман словно бросает нас в море человеческих страстей, ничего не делая для того, чтобы душа успокоилась. Это, конечно, спорная постановка вопрос, но Бергман как-то по-особому волновал Тарковского. В книге я также описываю театральные постановки Тарковского, оперу «Борис Годунов» в лондонском Ковент-Гардене в 1983 году. Кстати, сценографию «Годунова» делал Николай Двигубский, с которым Тарковский к финалу работы поссорился так сильно, что даже не позволил ему выйти на сцену в день премьеры. Также я публикую в своей книге записи размышлений Андрея о «Гамлете», которого он ставил в Ленкоме. А я скомпоновала эти его размышления в виде трёх актов пьесы.
— Тарковского волновала тема власти? Был ли он аполитичен?
— Скорее да! В «Рублеве» народ был воспет им, как та духовная сила, которая обязывает художника озарить его страшную жизнь светом надежды. Рублев вбирает в себя все страдания народные, чтобы одарить его светом своей иконописи. В «Борисе Годунове», очень интересно им интерпретированным, народ, который, как известно, молчит в финале, будто бы ложится в землю перегноем, неспособный ничего изменить, и приветствует нового царя. Тарковский словно усомнился в действенности народных сил. А его безграничная любовь к русскому мужику постепенно претерпевала определённые изменения. Помнится, как вернувшись из своей деревни, он сказал моему отцу: «Все-таки Бунин был прав. Мужик ужасен».
— В Москве к юбилею Тарковского покажут ретроспективу, посвященную его учителям. Среди них называются Довженко, Брессон, Бергман. Почему так и не произошло встречи Бергмана и Тарковского?
— Тарковский пишет в своём дневнике, что однажды зашел в Стокгольме в университет, где читал лекцию Бергман. Зашел как-то незаметно. Потом он напишет, что был им разочарован. Бергман показался ему совершенно не интересным в роли докладчика. Но дело в том, что в этом самом университете они случайно вышли навстречу друг другу. Оба остановились и развернулись, отправившись в противоположные стороны. В своей статье, помещенной в книге, я более подробно рассматриваю этот вопрос, полагая, что, снимая «Жертвоприношение», Тарковский слишком тесно вторгся в пространство Бергмана, которому наверняка ему не понравилось. Сначала Андрей пригласил в «Ностальгию» его актера Эрланда Юзефсона, потом забрал других его актёров и оператора Свена Нюквиста, снимавшего с Бергманом «Персону», «Шепоты и крики», «Осеннюю сонату» и другие картины. Наверное, было ощущение, что Тарковский поселился у него во дворе со своей съемочной группой. Поскольку Швеция — небольшая страна, и Бергман был к тому моменту общепризнанным классиком, то столь близкое соседство с другим гигантом, наверное, не очень его устраивало. О чем они могли говорить при встрече? Зачем вы сюда приехали? Его пространство было нарушено посторонним, и ничего, кроме раздражения, не могло вызвать. Общий продюсер Бергмана и Тарковского, приезжавшая на ММКФ, рассказала мне, что по просьбе Андрея предлагала ему встретиться с Тарковским, но он отказался. И Андрей, видимо, об этом знал.
— Что это? Ревность?
— И ревность, и внутренняя полемика. «Жертвоприношение» напоминает фильмы Бергмана, но, с моей точки зрения, ни в какое сравнение с ним не идет. Было ощущение, что Андрей потревожил классика на старости лет, и тому это не понравилось.
— Кого можно назвать последователями Тарковского? Сокурова, Ларса фон Триера, назвавшего себя его учеником?
— «Антихрист» Ларса фон Триера посвящен Андрею. Когда мой архив Тарковского был выставлен на аукцион, то Триер хотел его приобрести, и это было бы для меня большим счастьем. В любом случае, его присутствие подняло уровень аукциона. А в России архив куда-то спрятали. Один иностранный журналист и исследовательница творчества Тарковского, знающая о нем больше, чем я, пытались добиться хоть какого-то ответа по поводу возможности знакомства с моим архивом, но ничего кроме слова «нет» не услышала.
— Семь картин, которые Тарковский снял, это ведь мало?
— Сравниваю опять же с Бергманом, который сделал больше сотни фильмов, поставил десятки спектаклей, руководил театрами, написал несколько сценариев и книг. Тарковский работал в другом ритме. Он любил подумать, поразмышлять в халате в своём доме, где его вкусно кормили. Конечно, он страдал от безработицы. Но уже в работе фильмы его складывались медленно по сравнению с условиями работы на Западе. Таким он мне помнится. А я его очень любила. Если бы он мне тогда сказал: «Прыгни с вышки», я бы, наверное, прыгнула. Но я описываю реальность, свидетелем которой была. Разве можно сравнить то, как работал Бергман со своими актерами, и как Андрей мог работать с ними в Швеции, имея совершенно разную культуру за спиной. А вот русские актеры могли даже интуитивно идти за ним в самую глубину его задачи, ощущать те его чувствования, которые западный человек не мог знать априори, тем более, без очень конкретных объяснений.
— Кто из русских актеров был идеален для Тарковского? Солоницын? Гринько?
— Анатолий Солоницын, которого Тарковский считал своим талисманом. Николая Гринько он тоже любил и сказал как-то о нем: «Какая у него тонкая и нежная душа». Такие характеристики из уст Андрея запоминались. Он относился к Гринько с огромным уважением и интересом, снимал даже в небольшой роли, как в «Зеркале», но у них не было дружеских отношений, только уважительная дистанция. Поскольку у Гринько были какие-то проблемы с желудком, его всюду сопровождала жена. Они отходили в сторону во время общего обеда, и она кормила мужа специальными супчиками. А так, чтобы Андрей сидел с Николаем Гринько и разговаривал, как Толей Солоницыным, такого не было. Анатолий бывал на всех днях рождения Тарковского, становился почти членом семьи. Что касается актрис, то Андрей был совершенно влюблен в Терехову после «Зеркала». Когда он ставил «Гамлета» в Ленкоме, то позвал не только Солоницына, чем взбесил Янковского, но и Маргариту, тоже актрису другого театра, что было большой проблемой. Она очень хорошо играла Гертруду. А гениально сыгравшая Офелию Инна Чурикова рассказывала, что театральному актеру было не просто понять, чего хотел Тарковский. Так что при всей своей любви к нему, она признавалась, что разобраться в деталях роли очень помог её супруг Глеб Панфилов.
— Какой фильм Тарковского вы считаете лучшим?
— «Андрей Рублев» — огромное произведение, принципиально другое по сравнению с историческими картинами, которые делались в то время. Так про Россию, художника и его взаимодействие с действительностью никто не говорил с экрана. Никто не представлял такого образа России. Но обычно лучшей картиной называют «Зеркало», хотя почерк Тарковского так различим в любой его работе. Интересно, как Андрей работал со своим сокурсником Александром Гордоном на «Сергее Лазо» в конце 1960-х, когда был в ужасном положении и фактически без работы. Тот позвал его на «Молдова-фильм», чтобы дать возможность подработать. Андрей сыграл там белого офицера, что послужило поводом для начальства решить, что в этой роли он продемонстрировал свою скрытую белогвардейскую сущность. С ума сойти! И еще об узнаваемом почерке Тарковского. Я присутствовала на сдаче картины. Навсегда запомнила финальную сцену, в которой под музыку Вагнера из «Тангейзера» на крупном плане волокли головой по земле несчастного Лазо. Это был страшно длинный и впечатляющий кадр, снятый Тарковским. Он сразу давал картине почти античный уровень осмысления трагического события. Но именно этот кусок тут же был подвергнут сомнению, и его потребовали сократить. Этот финал сохранился в фильме в том укороченном виде, который менял то особое ощущение времени, в котором узнавался личный почерк Тарковского.
— С кем-то из русских режиссеров Тарковский дружил?
— Особенно ни с кем не дружил. В книге приведен диалог Тарковского с Глебом Панфиловым, записанный мной в Риме. Я была там в то время, когда туда приехали Вадим Абдрашитов и Глеб Панфилов. Тарковский назначил им встречу в кафе, где любил бывать Феллини. На ней присутствовал и Олег Янковский. Встреча была очень теплой, ее украсило присутствие Джульетты Мазины, подсевшей к нашему столу. Потом все были приглашены домой к Тарковским, где Лариса угощала нас чаем. Вскоре Абдрашитов отправились с Янковским гулять по ночному Риму, а Панфилов остался с Тарковским. Они разговаривали, и это было так существенно, что я решила записать их диалог. А для всех записей с определённого времени мне была дарована «зеленая улица», и я могла записывать все, что хотела. Однако я попросила на это разрешения.
— Но это не дружба?
— Андрею очень понравилась его картина «В огне брода нет». Я бывала с четой Тарковских в гостях у Панфилова и Инны Чуриковой еще в их однокомнатной квартире на Ленинском проспекте. Они, конечно, встречались во время репетиций «Гамлета». Это из того, что мне известно. Андрей был очарован «Одиноким голосом человека» Сокурова, с которым у него сразу же завязались самые теплые отношения. Мне кажется, что именно Сокуров полностью воплотил на экране теорию Тарковского. Именно он много снимал непрофессиональных актеров. А фиксация движения времени на экране была продолжена у него в еще более решительных формах, времени, которое стало как настоящее действующее лицо. Кстати, именно в диалоге с Панфиловым Тарковский признавался, что в «Одиноком голосе человека» есть такие тонкие вещи, которые он сам не мог бы сделать. Это очень редкое признание!
— Что за дар был у Тарковского? Можно ли это определить?
— Его дар заключался в уникальном наполнении кадра. Никто другой этого делать не может. Когда я решила заниматься Тарковским, я ничего ещё не могла видеть, кроме «Иванова детства». Но впечатление от одного кадра осталось на всю жизнь – девочка, державшая на крупном плане яблоко, на которое льется дождь. В тот момент я почувствовала особое магическое соприкосновение со всем тайным миром как таковым. Это самая сильная сторона Тарковского, чего я, к сожалению, не почувствовала в «Жертвоприношении». А как оживает пространство и «Зеркале», и «Андрее Рублеве»? Он умеет включить зрителя в интимное соприкосновение со своим мировосприятием, дает ощущение живой природы и космического дыхания. Человек воспринимался Тарковским в контексте его космического обитания. А в контексте общественной и политической жизни Тарковский презирал людей, цитируя с усмешкой какого-то китайского философа, полагавшего, что люди собираются толпой только для того, чтобы совершить какую-то гадость.
— Вы же были совсем юной. Что вы могли понять, впервые оказавшись на съемках у Тарковского?
— Я уже полтора года отучилась во ВГИКе, и выросла в театральной семье, где с утра до ночи говорили об искусстве. Будучи подростком, посмотрела фильм «Кочубей» Юрия Озерова 12 раз. А потом, когда немного повзрослела, даже не думала о том, чтобы пойти на практику к этому режиссёру. И в актёров я никогда не влюблялась! Тогда как один кадр Тарковского во многом определил мою жизнь. Рядом с Андреем все меркло, и я готова была бежать к нему домой, на съёмочную площадку, ехать на натуру, как только у меня было свободное время. Когда-то, прочитав «Дневник пионерки», Майя Туровская сказала: «Боже мой, Оля! Как вы его любили. Это было лучшее время вашей жизни». Что-то похожее мне сказал Кирилл Серебренников. Интересно, что мой папа, когда мы были уже в ссоре с Тарковским, заявил мне: «Да, кого ты любила больше в своей жизни, чем Тарковского?». А сейчас, доживая эту жизнь, я и впрямь задумалась, что может быть платонические чувства и впрямь по устойчивости сильнее всех остальных?
