«Художники начала XX века плавили лед» Поделиться
Искусствовед и куратор Любовь Агафонова отмечает юбилей премьерой необычного документально-игрового фильма о Константине Коровине, где она сыграла любовь мастера, а роль самого художника исполнили две звезды современного искусства — Андрей Бартенев (Коровин-учитель) и Павел Пепперштейн (Коровин-писатель). Основой фильма стали книга Агафоновой «Созвездие Коровина» и выставка в Доме русского зарубежья. «МК» побеседовал с искусствоведом о серии масштабных проектов уходящего года, которые открывают не только неизвестные страницы из жизни и творчества легендарного импрессиониста, но и туркменский авангард, и фигуру коллекционера Николая Рябушинского, который раньше Щукина и Морозова открыл для России Ван Гога и Матисса.
— Любовь Леонидовна, с круглой датой вас! Как раз ко дню рождения закончен фильм по вашей книге «Созвездие Коровина». Каким художник там предстает?
— Много лет я посвятила изучению судьбы и творчества Константина Коровина. Для меня символично, что я, как и великий художник, родилась в декабре. И его день рождения каждый год отмечаю событием — похлеще, чем свой собственный. В этот раз фильм, который сделан по моей книге. Это результат большого труда и моего многолетнего общения с живописью и графикой, литературным наследием и историей жизни великого художника. В фильме мы немного поиграли с ним. Мастер является в разных «лицах»: Коровин-учитель, Коровин-литератор, Коровин-художник, Коровин-человек, который любил прекрасных женщин. Он был искрой, которая зажигала вокруг себя другие звезды. Зажигались и целые художественные направления. Все знают Коровина как автора московской художественной школы, благодаря которому в России прижился импрессионизм. Но мало кто говорит о том, что Коровин еще воспитал и целую плеяду художников-авангардистов: Ларионов и Гончарова, например, бывали на мастер-классах Константина Алексеевича. Тогда не было привычного понимания преподавания. Коровин мог прийти в класс, показать свое мастерство студентам, которые стояли рядом, а потом прийти через два-три месяца. Его преподавание не было назидательным. Он давал импульс быть таким, как он. Поэтому мы сняли фильм о том, как личность влияет на ход истории и культуры.
— В своих трудах вы пишете о том, что не было первой и второй волны авангарда — все это одна волна. Выстраивается концепция влияния художников друг на друга, где Коровин — солнце, от которого потянулись лучики разных направлений. Можно ли говорить о том, что современные художники Андрей Бартенев и Павел Пепперштейн, сыгравшие в фильме, тоже продолжение так называемой первой волны авангарда и связаны с эпохой, когда жил Коровин?
— Мы подошли к созданию картины, построенной на озвученной вами идее, играючи: Паша Пепперштейн исполняет роль Коровина-писателя, а Андрюша Бартенев — учителя Коровина, Любовь Агафонова — обобщенный образ влюбленных художника. Да, я считаю, что второй волны авангарда не существует, это просто прилепившийся термин, который придумали искусствоведы и который теперь все повторяют. Не было первой волны, второй, и не будет третьей. Это все одна динамично развивающаяся история — с затуханиями и взлетами. В 1957 году состоялся фестиваль молодежи и студентов, когда можно было посмотреть абстрактное искусство, которое на 30 лет было забыто в советской стране. И произошел возврат к идеям начала ХХ века. К тому же художники русского авангарда повлияли на развитие европейского и американского искусства и дали ему толчок, а через 30 лет и тот же авангард уже из внешних пределов советской страны возвращается к себе и моментально зажигает новые звезды в СССР. Но тогда еще жили и работали художники, которые помнили искусство революционных лет, как художник-кубист Натан Альтман, который в 1920-м создал мифологическую картинку взятия Зимнего дворца, когда здания покрыли футуристическими картинами, а на улицах стояли авангардные конструкции. Была жива художница младшего поколения Ефросинья Ермилова-Платова, которая дружила с Владимиром Немухиным и Анатолием Зверевым. То есть не было прерывания, волна продолжалась, идеи и техники передавали напрямую — от поколения к поколению. У Анатолия Зверева есть ранние кубические работы, прообразом которых стали те, что ему показывал Георгий Костаки в своей коллекции. То есть Зверев посмотрел на работы Розановой, Поповой и Кандинского и сделал оммажи.
— То исследование, которое у вас получилось на выставке в Доме русского зарубежья, преломляет эту тему с разных сторон. Три проекта — о Коровине и круге его учеников и друзей, о коллекционере и меценате Николае Рябушинском, о художниках, которые были вынуждены уехать в Узбекистан, где их искусство соединяется с восточными традициями, — складываются в одну историю…
— Да. В Узбекистане искусство авангарда дольше продержалось, потому что там окраина и там не было такого острого давления цензуры. Многие художники оказались там не по своей воле, но их это спасло. Но и там в 1946–1947 годах началась борьба с формализмом и космополитизмом, они тоже получили по шапке: Александра Волкова исключили из Союза художников, например. Но авангардисты там сохранились. Еще в начале 1920-х художники приехали туда в составе экспедиции по изучению памятников, чтобы спасти медресе Улугбека в Самарканде, на площади Регистан. Приехали, подняли падающий минарет. Я пишу об этом в книге «Прикоснувшиеся к солнцу», которая будет презентована вместе с фильмом о Коровине. Владимир Шухов, Кузьма Петров-Водкин и Виктор Уфимцев буквально воссоздали площадь Регистан, позже признанную великим памятником архитектуры, жемчужиной ЮНЕСКО. Чтобы поднять минарет, Шухов придумал, как его приподнять, повернуть и укрепить фундамент под ним. То есть художники русского авангарда, среди которых были и ученики Коровина, заново подняли великую культуру и процитировали ее в своих произведениях.
— В этой системе «сообщающихся созвездий» есть еще одна фигура — Николая Рябушинского, которому посвящен отдельный проект. Как он в нее вписывается?
— С Николаем Рябушинским потрясающая история — это мой любимый сказочный герой, как и Коровин, и Волков, и Уфимцев, которые мне не менее близки. Рябушинскому хотелось прославиться, он устраивал шокирующие перформансы с медведями, выбегающими на перрон. Все что угодно — лишь бы о нем написали в газетах. Но потом он свое неистовство воплощает в самом дорогом и богато иллюстрированном журнале русского символизма «Золотое руно», куда он приглашает своих друзей-художников, в том числе Коровина. Все это происходит во время первой революции 1905–1907 годов, после закрытия другого влиятельного журнала «Мир искусства». Рябушинский помогает с организацией знаменитой выставки «Голубая роза», которую мы реконструировали в Доме русского зарубежья, и после открывает журнал, который будут читать везде — и в Европе, и в России, и даже в Америке. Журнал «Золотое руно» — своего рода диспут с Сергеем Дягилевым и Александром Бенуа, создателями журнала «Мир искусства». Бенуа не в восторге от Рябушинского, но сотрудничает с ним. «Буду работать в золотом говне», — пишет Бенуа. Несмотря на такую оценку, Бенуа не прогадал, ведь журнал становится важнейшим художественным изданием, революционным для того времени, он выходит вопреки всему. На следующей за «Голубой розой» выставке у Рябушинского экспонируются не только русские художники, но и тогда мало кому известные художники из Франции — Винсент Ван Гог, Анри Матисс, Пабло Пикассо, с которым потом Рябушинский будет долго дружить в эмиграции.
— Сейчас в Третьяковке идет выставка «Герои и современники Серебряного века», где тот же период рассматривают под призмой театральности. В тот момент, когда мир рушится, вокруг нищета, революция, художники стараются отгородиться от этого, замещая реальность и предчувствие конца старого мира атмосферой праздника, ностальгией по прошлому или надеждой на лучшее будущее. Художники меняют стили как перчатки, переходят из одного объединения в другое, это время масок. Насколько вы согласны с этой идеей?
— В это сложное время художники хотели созидать. Они почувствовали себя гениями, даже малообразованные, они не хотели страсти и крови, а хотели стать богами. Но вышло, что стали падшими ангелами — демонами, которые творили революцию в искусстве своими ломаными линиями, ломая при этом мир и свою душу. Но символисты, о которых я говорю и в книге, и в фильме, и на выставках, не хотели нового в отличие от авангардистов и футуристов. Они не про будущее, а про сны, с помощью которых они стремились уйти из реальности. С одной стороны, они шли по тонкому льду, а с другой стороны — плавили его и тонули. Они не смогли спасти мир. Вместо этого случилась та трагедия, о которой мы знаем, — Октябрьская революция.
— Следующее поколение художников, которые возвращались к авангарду в 1960-х и позже, тоже «плавили и ломали лед»?
— Нет, это было уже не так мощно. Накал и метафизика не те. Исследуя прошлое, мы занимаемся возвращением той важнейшей культуры, которая была сто лет назад. Чтобы идти вперед, нужна фундаментальная основа, которая есть в той эпохе. К сожалению, мы подзабыли за последние лет сорок-пятьдесят, что тогда творилось. Советское искусствоведение породило какие-то мифы и шаблоны, из-за которых многие детали утрачены или позабыты. На выставке «Николай Рябушинский: «Голубая роза» и «Золотое руно». Истоки и продолжение» есть, например, переписка Ивана Морозова с Рябушинским, где последний рассуждает, как надо коллекционировать. Мы привыкли, что Иван Морозов и Сергей Щукин — наши главные меценаты, что они первыми купили французских импрессионистов. Но мало кто знает, что первых французских импрессионистов в Россию привез Рябушинский. В экспозиции есть архив Николая Павловича, который он собирал всю жизнь: фотографии, письма, пригласительные, записки. И он свидетельствует, что на третьей выставке «Золотого руна» показывались Фальк, Шевченко, Ларионов, Гончарова, которые потом станут основателями объединения «Бубновый валет», и что, как я уже говорила, он первым привез и Матисса, и Пикассо, и Ван Гога. Все это долго умалчивалось, потому что Рябушинский в отличие от Морозова, который давал деньги на революцию, Щукина, который тоже с революцией заигрывал, или Саввы Мамонтова Рябушинский был личным врагом Ленина. Фамилия Рябушинского либо вымарывалась, либо подавалась с негативной коннотацией. Но я не испугалась вернуть Рябушинскому его имя и рассказать его историю на основе архивов и документов. В отличие от других искусствоведов, я обращаюсь в первую очередь к личности и влиянию личности на окружение.
