Русскую поэзию показали с «Чужих берегов» Поделиться
В эти дни в Московском губернском театре идет спектакль «Чужие берега». Автором сценария и режиссером-постановщиком этого поэтического действа выступила Ольга Матвеева, а худруком — Сергей Безруков, так что наши ожидания от спектакля были примерно следующими: «Будет что-то особенное». И они оправдались.
Киев — Харбин — Стамбул — Париж — Советская Россия. По такому «маршруту» двигались в пространстве герои постановки, а если говорить о времени — то это 1918 год, год крушения Украинской Державы (УД) гетмана Скоропадского, которого немцы бросили на произвол судьбы. А затем — время Гражданской войны и первые годы существования РФСР и Советского Союза.
Но спектакль, не смотря на киевский «зачин» — не об Украине. Ибо Киев в 1918 году, не смотря на показное украинофильство полтавского дворянина, пришедшего к власти с помощью германских штыков, оставался островком старой русско-имперской культуры. Именно здесь группа опять-таки русских офицеров-белогвардейцев срывает погоны и отказывается воевать с наступающими украинскими силами, поскольку «игра проиграна, господа», и Россия, какой они ее знали и за какую умирать были согласны на фронтах Первой мировой — прекратила свое существование.
Что же делать дальше? Прорываться на Дон? Нет, там командиры превратились в завсегдатаев кафе, а бойцы не знают, за что воюют. А значит — сопротивляться армии Петлюры и большевикам не имеет смысла. Эта драма русского человека, лишившегося родины, положена в основании спектакля.
И наступает момент первого превращения — из людей в форме в гражданских, эмигрантов, ищущих любые пути заработка в китайском Харбине, а затем в столицах Турции и Франции. В Стамбуле, кстати, идея булгаковского «Бега» и известная тема устроения русскими беженцами тараканьих соревнований (подробно описанная не только в прозе Булгакова, но и в рассказах Аркадия Аверченко и других классиков), интерпретируется достаточно оригинально. Актеры, которых мы видели в образе сначала военных, а потом харбинских работников кафе, странным образом надели мундиры, так что рукава превратились в тараканьи лапки усики. И эти «тараканы» (в кого только не обратится человек, чтобы выжить) — принялись бежать галопом, оставаясь на месте. Что с шокирующей ясностью дало понять — это стремление вперед абсолютно бессмысленно. Потому что впереди ничего нет — только подачки от комитетов помощи эмигрантами, съемные комнатки, вечный надзор квартирных хозяев и хозяек, и унизительная работа за копейки — только копейки эти стали цзяо, курушами и сантимами.
И, наверное, все эти злоключения не удалось бы показать с таким надрывом и эмоциональным напряжением, если бы «закадровым плачем» всей пьесы не стала классика русской поэзии — Мережковский, Гиппиус, Вертинский, Георгий Адамович, Северянин, Ходасевич. Возможно, неискушенному зрителю (если неискушенные ходят в театры) — звучащие нередко друг за другом стихотворения могли показаться сливающимся фоном. Но они как раз соединяли все сценки-новеллы воедино, не позволяя утвердиться в оптимизме даже в радостные моменты,
как надсадный, пронзительный звук какого-нибудь смычкового музыкального инструмента.
Способов показать динамизм в ограниченном квадрате сцены не так много — так что стоит отметить художника видеоинсталяций. Евгений Гомоной смог оживить сценку, где персонажи едут в поезде, и несколько раз создавал с помощью проекции двуглавого орла присутствующий незримо повсюду и в любые времена образ России. Собственно, отметить нужно весь состав спектакля, поскольку блестяще были сыграны все роли — как мужские, так и женские, особенно пара Новышев Кирилл (офицер/поэт) — Ирина Токмакова (официантка).
Чем же все кончилось? В финале мы столкнулись с мощной «фигурой умолчания».
Красная Москва объявила амнистию своим бывшим противникам и предложила вернуться. И наши скитальцы — не желая быть марионетками в борьбе внешних сил со своей отчизной, которая всегда та же, как бы она не называлась, это приглашение принимают. И за скобками остается тот факт, что амнистированных «возращенцев» расстреливали, ссылали или, как минимум, долгие годы держали под присмотром НКВД. И путь домой для сотен из них обернулся новыми страданиями.
Но это — уже другая история.
