(Скоро в школу!) Поделиться
Коле Иванову, неважнецки успевавшему по литературе и некоторым другим предметам — химии, алгебре, биологии, астрономии, папа нанял слаженную когорту репетиторов. Однако заинтересованный контакт сложился только со словесницей. Она выделялась на фоне блеклых преподавателей-технарей модной стрижкой, эффектными нарядами, умелой косметикой. Маме Коли сразу не приглянулись прибамбасы экстравагантной дивы, но, скорее, потому, что ей самой кремы и спа-салоны стали не по карману: бешеные суммы уходили на привлеченных педагогов. Впрочем, какие жертвы не принесешь во имя чада!
На первом занятии, куда отец проводил Колю лично и познакомился с авантажной особой, у него челюсть отвисла: молодая, а заламывает запредельно!
У просветительницы имелся ухоженный песик по кличке Анабель — помесь терьера и таксы, о нем пигалица, пардон, наставница, шутила многозначительно и уместно:
— Я — дама с собачкой.
Коля стал посещать ее самостоятельно. И успехи на поприще языкознания, поэзии и беллетристики резко скакнули вверх: подросток буквально рвался на дополнительный гуманитарный тренинг.
Спустя некоторое время, когда слепое воодушевление схлынуло, маме стало казаться: Коля возвращается от выпендрежницы неадекватно возбужденный, с лихорадочно горящим ускользающим взором. Даже примерещилось: попахивает табаком. И алкоголем. Она тайком контролировала его конспекты, но диктанты, проекты сочинений и изложений на тему «Отцы и дети», «Образ родины в облике птицы-тройки», «Раскольников — пропащий тип лишнего человека» были чинны, пристойны, аккуратны. Все же въедливая родительница поделилась подозрениями с благоверным, тот напрочь отверг сомнения, затем сам уловил отвратительное амбре и пустился на чисто мужскую прямолинейную ревизию: явился на урок без предупреждения, якобы требовалось срочно везти сына и в бассейн соревноваться.
Картина, которую застал, мягко выражаясь, потрясла: комната, где прежде мерцал экран компьютера и висели полки с книгами, тонула в дыму, играла разнузданная музыка, в распахнутую настежь дверь беспрепятственно входили лохматые возрастные маргиналы специфической наружности. За столом разношерстная компания (его отпрыск во главе) распивала пиво, стучала костяшками домино и бросала объедки облезлому (а прежде упитанному!) псу. Хозяйка салона расхаживала в прозрачном пеньюаре и туфлях на высоком каблуке, капроновые чулки приспущены. Увидев застывшего на пороге незваного гостя и явно не узнав его, полуобнаженная наяда панибратски подмигнула:
— Чего вылупился? Присаживайся. И присасывайся. — И жеманно раскланялась.
Коля, узрев отца, заметно побледнел. Да и сам обалдевший визитер (его прошибла испарина), оценив свое отражение в туманном зеркале, подивился бескровности собственного лика. Рассвирепев, выволок сынка на лестничную площадку, оттрепал за уши и вихры и повлек домой, где опять задал жару. Коля оправдывался заплетающимся языком: де участие в ролевых играх вскрывает глубинную подоплеку психологизма Достоевского и Куприна.
— Коли не выпить, то и не постичь «Яму», «Гранатовый браслет», — бубнил он. — Свидригайлов, Соня Мармеладова, капитан Лебядкин…
Получив затрещину, отрок осекся и умчал в ванную смывать следы порочного соприкосновения с петербургскими и московскими трущобами. Жену Иванов-старший решил до поры не волновать. Следовало разобраться в деталях досконально. Выждав пару дней, самозваный инспектор (его крепко задело: неужто кровные денежки пущены на ветер?) вновь нагрянул к мамзели с собачкой в твердом намерении выгрызть перечисленные средства. И обомлел: сиял экран компьютера, пес хлебал из фарфоровой миски и лоснился. Девушка однозначно тургеневской внешности в длинном платье (ее подопечные осваивали «Асю» и «Дворянское гнездо»), строго и гладко причесанная, оскорбленно заявила: согласно нормативам ЕГЭ и азам университетской программы, намечено обращение к «Каштанке». Пес по команде улегся на замшевый коврик и дружелюбно заскулил.
Озадаченный правдоискатель, не шибко сведущий в культурологических материях жесткости в вопросе компенсации материальных затрат не проявил. А следующим вечером с каверзной внезапностью опять явился. И еще больше оттаял, сделавшись зрителем показавшейся сначала похабной инсценировки лирического рассказа Бунина «Темные аллеи»: юная милашка (в ней с трудом угадывалась перевоплотившаяся менторша), в кружевном неглиже, демонстрировала юным интерпретаторам Серебряного века вариации поцелуев взасос на садовых скамейках. Надменно поведя черненой бровью, неординарная натаскивательница собак и экзаменуемых подопечных пояснила: нешаблонные методы овладения классикой могут шокировать не умеющих вывести полифоническую мораль из басни Крылова о свинье и апельсинах, но впереди — целомудренник Гоголь, Коле предложена роль совращенного легкомысленной полячкой Андрия, если предок готов примкнуть к эксперименту, пусть примерит имидж Тараса Бульбы.
Проклиная вопиющую свою недообразованность (и сыновнюю отсталость по ряду дисциплин: в школе Коле вывели за триместр колы и двойки), потенциальный запорожец поспешил в библиотеку, откуда — уже через сутки, одурев листать пыльные фолианты, — возвратился в манящую загадочную обитель, где респектабельные усатые господа резались в «сику потную» и покер. Неземная фея, сияя расшитым жемчугом кимоно, обмахиваясь перламутровым веером, присаживалась на колени делавших ставки «папиков» (так она, приятно улыбаясь, их величала), а параллельно исполняла арию «Чио-Чио-сан».
— «Порт-Артур»? — холодея и благоговея, вымолвил Иванов.
Мужчины удивленно вскинули глаза и поочередно представились. Почтенные главы семейств, оказывается, создали, чтобы помочь детишкам, клуб поддержки новаторских инициатив, вот и импровизировали, воплощали «Игрока» Достоевского и «Игроков» Гоголя. Оскандалившегося «порт-артуровской» аллюзией неофита пригласили влиться в коллектив и стать членом изысканного общества. Поколебавшись, Иванов-старший почтительно согласился (уверяя себя, что обязан столбить шанс для сына) и расщедрился на солидный вступительный взнос. После чего невежливо попрощавшись (мутилось сознание от хлынувших в его адрес сладких благодарственных слов), спешно покинул высокое собрание, ибо на карточное сражение не осталось ни копейки. Не достигнув метро, повернул назад и застал тех, кто канифолил ему мозги, лежащими вповалку на расстеленных по полу стеганных одеялах. Генераторша авангардных затей успела сменить кимоно на яркий бикини.
— Ночлежка? «На дне» Горького? — гордый тем, что догнался, изрек осваиватель библиотечных фондов. И не влистил: моделировали сны Веры Павловны из романа Чернышевского «Что делать?».
— Что делать, что же делать?! — повторял он, удлинняя петляющий путь домой. Снедал стыд. Охватывали смятение и страх. Тревожно будоражило: «А если до «Лолиты» дойдет?»
Законная половина не подозревала его тайных маршрутов в покои безраздельно царившей над поклонниками ее педагогического дара лебединоподобной павы. А он пристрастился к адреналиновым сеансам: фея то кручинилась сестрицей Аленушкой, то блистала в бальном декольте Наташи Ростовой. Будто в наркотическом забытьи, Иванов-старший осмелился возмечтать о стимулировании Коли к исправлению провальных отметок.
— Не в клоачном гнезде! — вскинулась агрессивная супруга. Она категорически не желала слышать о кошмарном вертепе (тоже ее термин), отзывалась о нетрадиционной гимназии и ее основательнице в оскорбительном ключе. Сбивчиво растолковывал: ваять прекрасное, эстетически непревзойденное крайне сложно. Разучивал реплики Чацкого, их предстояло произнести в будущей постановке, и трепетал от суеверного ужаса: в процессе революционных сценических перевоплощений произошла кардинальная переориентация понимания искусства. Ради обретения окончательной аргументированно-мотивированной позиции испросил у энтузиастки-закаперщицы индивидуальную консультацию. Та заломила несусветно. Наскреб. Зажмурившись, будто перед прыжком с обрыва (не путать с романом Ивана Гончарова «Обрыв»!), раскошелился, ухнул на экзальтированное свидание месячную зарплату.
Рандеву было обставлено под соусом и ракурсом «Бесприданницы» Островского. Планировалось: совратитель — он, Иванов-Паратов, согласно амплуа, станет угощать невинную бедняжку сладостями и накачивать шампанским, улещивать золотыми украшениями, швырять к ее ногам купюры крупного достоинства, сорить бриллиантами.
В разгар жарко разгоревшейся дискуссии — о концептуальных путях развития русского драматического театра и преломлении на сцене идей Ушинского-Песталоцци, когда героиня стала откровенно смахивать на Настасью Филипповну, готовую сжечь разочаровавшие ее ассигнации мелкого номинала, в дверь (на сей раз предусмотрительно запертую) громко постучали. Ворвались полицейские и завывающая жена Иванова. Собака Анабель ответно завыла, бросилась на них, искусала.
Составили протокол. Владелица и организаторша дерзко модернистского лицея назвалась Офелией и обещала утопиться, если будут приняты административные меры.
— Мой спонсор и компаньон, — отрекомендовала она Иванова.
Жена влепила ему пощечину и подала на развод. Коля перестал посещать скучнейших долдонов: химика и физика. Преподавательницу астрономии назвал процентщицей, подсчитал ее доходы и явился к ней с топором. Из чего следовало: литературу не разлюбил. Конечно, с астрономичкой он не справился. Она его скрутила и заставила зубрить достопримечательности звездного неба.
Иванов-старший бросил прежнюю должность и устроился охранником к смутившей его покой фантастически неподражаемой пассии — многих, очень многих отвратившей от пошлой мещанской самоуспокоенности.
Получилась воспитательная сага с ярко выраженным оптимистическим финалом.
