К 150-летию художника, реставратора и директора Галереи открылась выставка Поделиться
Выставка к 150-летию Игоря Грабаря должна была бы открыться еще год назад. Но пандемия нарушила планы – проект несколько раз сдвигался. Впрочем, как утверждают в Третьяковке, от этого выставка стала только лучше и полнее. Корреспондент «МК» побывал на открытии, посвященном универсальному гению леонардовского калибра – а Грабарь сочетал в себе дар художника, теоретика, преподавателя, реставратора и администратора, – и убедился, что нельзя объять необъятное.
Игорь Грабарь – фигура, значение который нельзя переоценить. Его часто называют человеком эпохи Возрождения, имея в виду разносторонность его талантов и достижений. Даже если перечислять все их списком, наберется целый трактат. Взгляд, предложенный куратором выставки Ольгой Атрощенко, концентрирует внимание на живописном даровании Грабаря, на его вкладе в сохранение памятников культуры в переломный для страны период и на деятельности в качестве попечителя и директора Третьяковской галереи. Посмотрим и мы с этих точек зрения на Игоря Эммануиловича, а после попробуем понять, что осталось за кадром и почему.
Выставка начинается с белого зала, где публику встречает пейзаж «Февральская лазурь» (1904) – один из самых известных пейзажей мастера. Эта работа была написана в усадьбе Дугино в тот момент, когда Игорь Грабарь впервые оказался в имении Николая Мещерина – фабриканта и художника. Они познакомились в декабре 1903 года на выставке, и эта случайная встреча сыграла особую роль в судьбе Грабаря. Они с Николаем стали друзьями, а спустя годы Игорь Эммануилович породнился с ним, женившись на его племяннице — Валентине Мещериной (в 1913 году), а по прошествии времени в силу жизненных обстоятельств на ее младшей сестре – Марии (в 1946-м).
Художник с удовольствием вспоминал историю создания этой картины: однажды солнечным февральским утром, гуляя по окрестностям, так загляделся на необыкновенную «по ритмическому строению ветвей» березу, что уронил палку, которую держал в руках, а нагнувшись за ней, увидел верхушку дерева «фантастической красоты». Ради того, чтобы писать пейзаж именно с этого ракурса Грабарь не поленился вырыть просторную яму, чтобы поставить мольберт на нужную точку. Художник писал февральскую лазурь из своего окопа две с лишнем недели. Заметим здесь, что эта биографическая зарисовка – живописный штрих к характеру Игоря Грабаря.
Потом этот пейзаж был показан на 2-й выставке Союза русских художником (СРХ), где известный коллекционер и попечитель (то есть руководитель) Третьяковской галереи Илья Остроухов сказал, что эта «вещь из русской живописи выпадает». Потому тогда эту работу Грабаря Третьяковка не купила, покупка состоялась годом позже – в мае 1905 года. Однако Остроухов оказался прав: живопись художника и правда выпадает из общего потока своего времени. Свой стиль сам художник рассматривал в рамках реализма, куда включал и импрессионизм, и сезаннизм. Однако, в отличие от многих других авторов, напитавшихся ароматами французского искусства, Грабарю удалось сказать свое слово.
«Впечатлительную» живопись художника сложно перепутать с чьей-то еще. Насыщенная цветовая гамма, ритмичные мазки, живой нежный свет. Свою особую, хорошо узнаваемую манеру он выработал к началу 1900-х годов и не менял до конца долгой жизни (художник скончался в 1960-м, в возрасте 89 лет). Удивительная верность себе – невероятная для того турбулентного времени, когда многие художники меняли стили как перчатки. Эта самобытность заставила говорить о русском импрессионизме – неслучайно несколько лет назад в Москве открылся Музей русского импрессионизма, где почетное и ключевое место занимает живопись Игоря Грабаря.
И все же есть на выставке непривычные пейзажи Грабаря, где он отходит от импрессионизма. В белом зале они занимают целую стену. Здесь в основном работы середины 1920-х годов, написанные после возвращения художника из Америки, где он готовил передвижную экспозицию русского искусства в Нью-Йорке. Тогда же он отошел от руководства Третьяковской галереей, и, кажется, пребывал в некотором унынии. Возможно, поэтому и решил поставить эксперимент – написать «пейзаж прекрасный по мнению обывателя, но не притягательный для живописцев». Получился своего рода гиперреализм. Вроде бы перед нами классический пейзаж, отражающий природу как она есть, словно в зеркале, а приглядеться – и видны широкие мазки, сознательно оставленные нетронутыми участки холста, нарочитая недосказанность.
Портреты тоже удавались художнику. В белом зале они знакомят публику с семьей Грабаря – первой супругой Валентиной Мещериной, их детьми Ольгой и Мстиславом, снохой – доктором философских наук, профессором Марией Грабарь (преподавала латынь и в совершенстве знала немецкий). Есть на выставке и знаменитая картина «Васильки», где Грабарь изобразил рядом свою первую супругу Валентину и ее младшую сестру Марию, которая позже стала его второй женой. На выставке на этом очень известном полотне акцент не сделан, хотя в биографии художника, занимающей целую стену перед входом в белый зал, можно найти фото, где Грабарь пишет сестер Мещериных. В предложенной хронологии жизни есть упоминание о первой свадьбе, которая случилась в драматический момент – Игорь Эммануилович венчался с Валентиной в апреле 1913 года. За пару недель до того Московская городская дума приняла решение сделать его попечителем Третьяковской галереи, и он понимал, что руководство музеем будем непростым. «Надо быть ослом, чтобы не видеть, что это не музей, а сарай», – писал Грабарь в письме Александру Бенуа еще в конце 1912 года.
Ему предстояло произвести настоящую революцию в Третьяковке – и художник ее осуществил. Расширил залы, перевесил работы, дав им больше «воздуха», сгруппировав вместе картины одних художников и упорядочив все собрание в исторической последовательности. Эта реформа вызвала бурю в обществе, вопрос обсуждала городская Дума и в итоге одобрила. Когда Суриков увидел в обновленной экспозиции свою «Боярыню Морозову», он воскликнул: «Я будто вижу ее впервые!». Грабарь, к тому же, впервые посчитал количество работ в коллекции, ввел инвентарные книги учета, начал издавать каталоги. То есть задал принципы, по которым и теперь работает современная Третьяковка.
В тот самый момент поменялась и личная жизнь художника – он женился на красавице с копной рыжих волос. Однако позже, когда Валентина родила двоих детей, у нее обнаружилось тяжелое гормональное заболевание, сказавшееся на ее душевном состоянии. Она могла вдруг без причины рассмеяться, а через минуту наброситься на детей с кулаками. Несколько лет Валентина лечилась в клинике Игнатия Казакова для высокопоставленных партийных работников. А в итоге ушла из семьи – в неизвестном направлении. После этого вести хозяйство и воспитывать детей стала Мария, Грабарь узаконил отношения с ней в 1946 году. Образ Валентины сохранился и на других портретах, и везде она хороша: розовощекая, с прекрасными рыжими локонами и ослепительной улыбкой. Мария – другая, она редко улыбалась, разве что краешками губ, как на портрете 1931 года. Зато она стала опорой и поддержкой мужу – занималась хозяйством и детьми, со свойственной ей энергичностью и деловитостью.
Второй зал оформлен архитектором проекта Евгением Ассом в стиле условной усадебной гостиной в малиновых тонах. На стенах – пейзажи, написанные в разных имениях. Грабарь много путешествовал, гостил у друзей, снимал на лето дачи в разных местах. И везде писал местные виды, тем самым сохранив для потомков образы старинных особняков, многие из которых ныне стерты с лица земли. Даже его любимая усадьба Дугино (близ современного города Домодедово) сегодня разрушена. Любоваться на эти пейзажи, развешанные в несколько рядов (такая развеска была привычной во времена Грабаря) можно с мягкого малинового дивана. Пространство усадебной гостиной отделено от других огромным кубом, который, однако, смотрится здесь слишком условно и неоправданно съедает чересчур много пространства.
Зато перед входом в малиновую гостиную можно найти еще один интересный портрет сестер Мещериных, на котором прописано все, кроме лиц. На этой картине 1904 года, когда Грабарь только-только подружился с Мещериными, Вале– 12, а Мане – 10 лет, рядом с ними – младший брат Василий. Считается, что групповой портрет под березами – незаконченный. Может и так, но в нем есть особая чарующая магия и связь с русским авангардом, которого Грабарь как художник не придерживался, но ценил как историк и искусствовед. Именно при его правлении в Третьяковку поступили работы многих современных ему художников – Гончаровой, Ларионова, Петрова-Водкина, Кандинского. И надо понимать, что ему удалось это сделать в сложное переломное время.
Грабарь был невероятно деятельным человеком. Он автор 13-томного труда «История русского искусства», и многих монографий – в том числе о Репине, Серове, Ухтомском и т.д. Благодаря ему в России появился институт реставрации, позже получивший имя Грабаря, который и сегодня продолжает оставаться одной из самых авторитетных профильных научных организаций. А еще Игорь Эммануилович основал Институт истории искусства и охраны памятников архитектуры (ныне – Институт искусствознания), который тоже по сей день не сдает позиций и ведет активную научную работу. Этой стороне личности Грабаря посвящен отдельный зал, где создан условный рабочий кабинет. На фоне синих стен можно найти книги, которые он писал и читал, дипломы от разных организаций, переписку с коллегами, каталоги, которые он собирал в разных странах и издавал сам. Здесь раскрывается секрет его работоспособности. Игорь Грабарь вставал в 6 утра, а ложился в 10 вечера. «Не любил заседать, никогда не бывал по вечерам и по гостям, ибо берег свое время для дела», – вспоминают современники. Светскую жизнь он променял на работу: все время проводил в мастерской или рабочем кабинете, где все стены занимали книжные шкафы. Попытались передать эту обстановку, пусть и не дословно, в синем зале.
Финальный раздел посвящен Грабарю как организатору реставрационных мастерских. Его открывает автопортрет 1947 года, где Грабарь пишет себя в шубе. С первого взгляда его можно было определить как потомственного интеллигента. Круглые очки, хороший костюм, дорогие меха. Как Грабарь не изменял себе в живописной манере, так же он не изменял себе в привычках и в выборе гардероба. Даже когда за окном гремели митинги, когда собрание Третьяковки хотели раздать пролетариату, когда ценности распродавались за рубеж, или шли чистки, коснувшиеся многих художников. Грабарю удалось защитить собрание музея и многие памятники как Средневековья, так и нового времени, от продажи или уничтожения. Он сумел отстоять, например, Храм Василия Блаженного на Красной площади, а вот Шуховскую башню – нет. Во времена гонения религии ему удалось заново открыть многие иконы и объяснить ценность искусства Андрея Рублева. Собственно, центральным экспонатом в финальном зале выставки стал Васильевский чин из Успенского собора – храма во Владимире, который расписывался при непосредственном участии иконописца. Было предположение, что этот грандиозный иконостас создавали ученики Рублева. Однако потом исследователи установили, что эти образа появились в соборе позже – во времена Екатерины II.
В развеске немало уникальных икон, которые сегодня составляют «золотой фонд» Третьяковской галереи. Правда, одну историю обошли стороной – речь о легендарной «Троице», которая была заново открыта в начале ХХ века, расчищена и перемещена из Троице-Сергиевой лавры в музей при непосредственном участии Игоря Грабаря. Но в свете последних событий, когда после летних «гастролей» в обитель икона «заболела» и отправилась на реставрацию, эту острую тему решили опустить. Драматическая история с картиной «Иван Грозный и его сын Иван», на которую в 1913 году было совершено нападение, тоже осталась за кадром. 29-летний иконописец, старообрядец Абрам Балашов трижды ударил полотно ножом, после чего попечитель Третьяковкой галереи Илья Остроухов подал в отставку. Так освободилось место руководителя музея, которое спустя несколько месяцев занял Игорь Грабарь. Есть легенда, что он же реставрировал полотно Репина. После нападения автор примчался из «Пенатов» и переписал картину в фиолетовых тонах. Пришлось стирать авторскую «реставрацию» и приводить картину к первоначальному виду. Кто именно это делал – до сих пор остается спорным вопросом. В наши дни, когда еще не улеглись страсти после очередного нападения на шедевр Репина, который совсем недавно отреставрировали, но еще не вернули в экспозицию (ждут защитную раму), эту историю, видимо, тоже решили не ворошить.
Словом, многие эпизоды из жизни Грабаря остались за кадром. И дело тут как в субъективных причинах (Третьяковке и так хватает скандалов и болезненных тем), так и в объективных – Игорь Эммануилович был насколько широкой и великой личностью, что его творчество и деятельность невозможно уложить в один проект.
